Наткнулась я тут случайно на эту книжку и сразу подумала об Алафиэль.
Скажи, ты читала ее?



«Мабино́гион» — традиционное название, прилагаемое к циклу валлийских повестей, созданных в основном в средневаллийский период, но отчасти восходящих, по всей видимости, к древним традициям железного века. Это название было впервые приложено к этому циклу леди Шарлоттой Гест, первой их переводчицей на английский язык. В действительности правильным является название Мабино́ги (валл. Mabinogi), да и оно относится лишь к так называемым «Четырём ветвям Мабиноги» (валл. Pedair Cainc y Mabinogi), первым четырём повестям цикла.

Целиком весь цикл сохранился в рукописях, известных как Красная Книга из Хергеста и Белая Книга Ридерха. (с)
+вариант обложки

Предисловие к этой книге составил Вадим Эрлихман — российский историк и журналист. Его статья об Алиеноре Аквитанской вошла в список литературы к моему маленькому научному труду-статейке. В. Эрлихман также переводил Стивена Кинга и написал несколько восхитительных работ научно-популярной направленности — например, о Короле Артуре или Робине Гуде.

... Во времена императора Артура жил в Пенлине муж благородного происхождения по имени Тепод Фоэл и дом его стоял посреди озера Тегид, а жену его звали Каридвен. И у него родились от его жены сын по имени Морвран ап Тегид и дочь, названная Крейри, прекраснейшая девица в мире. Что до сына, то он был безобразен и зол нравом, и потому его прозвали Авагдду. И Каридвен, его мать, решила, что он не вступит в круг людей благородной крови, пока не стяжает похвал своей мудростью. Было же все это во времена Артура и Круглого Стола...
(с)

Книга на Лайвлибе

А какие иллюстрации к ней! Сказка!
Чистые и насквозь пропитанные магией...

Автор - Алан Ли. Тот самый бог-декоратор кинотрилогии "Властелин Колец" и художник иллюстратор многих работ Дж. Толкина. Больше информации о нем — например, здесь или здесь / здесь.

Прекрасный день и прекрасные находки

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Maurimau предложила флэшмоб, и я, конечно, радостно повизгивая, сиганула в самое пекло. Потом, конечно, барахтаясь в кипящей лаве возможных десяти пунктов, всерьез подумала во всем этом утонуть, но было бы обидно погибнуть так бесславно...
И поэтому спустя кучу времени я таки достаю это из черновиков и начинаю писать.

1. Элиз и первая книга, зачитанная до дыр в буквальном смысле

Честь имею представить:

Логика и стройность этих сказок просто поражает
"Жили-были три охотника. Двое из них были голые, а на третьем не было никакой одежды..." — и все в таком духе. На самом деле, с шести до одиннадцати лет они казались мне верхом искусства. Это была первая и единственная книга, которую мама читала мне вслух, когда я, уже умея читать, болела и не могла делать этого сама.
Кажется, я только что осознала (опять!), что французский преследует меня всю мою жизнь.
Я знала их наизусть. Я протерла дыры в обложке и страницах.
Я шестнадцать лет не возвращаю эту книгу в библиотеку — можно уже считать, что она стала моей. Она лежит сейчас где-то в глубине шкафа, старенькая, истрепанная и бесконечно любимая.
И мной, и малышкой.

Совсем недавно я увидела такую же — только в куда лучшем состоянии! — в книжной уцененке. И, знаете, мне кажется, скоро у моей книжки появится сестра-близнец.

2. Элиз и первое прикосновение к малышке

(В любом случае... вы же знаете, что Машуня — самое дорогое, что у меня есть и будет).

Мне было четыре. Мне было четыре, я возила по коридорам родильного отделения (как вообще называлось то место?) завернутые в пеленки и уложенные в стеклянные кроватки на колесах бутылочки. Время ползло, как будто не имело ни ног, ни рук, а цеплялось зубами за гладкие кафельные и бетонные полы.
Было скучно.
Честно говоря, когда мне было четыре (в последующие десять лет мало что изменилось), я плохо понимала, что значит иметь младшую сестренку. Я просто не хотела делить внимание родителей с кем-то еще — кем-то вечно орущим и не признающим никого, кроме мамы. Мне хотелось быть любимой девочкой, принцессой, вокруг которой вращается весь мир. А теперь приходилось считаться с тем, что нежность и привязанность родных будет принадлежать еще кому-то.

Ну... так я думала, пока мне ее не показали.
Медсестра поднесла ее к запертой стеклянной двери. Она была рыжая (!) и очень смуглая. Кажется, спала. Она была такой маленькой и... необычной, что мне сразу захотелось ее потрогать — а вдруг ненастоящая? Но мне не дали.
Я орала, дралась и изводила всех до тех пор, пока мне не разрешили коснуться ее. Это стоило клока волос папы, изодранных и искусанных рук мамы и вконец сорванной психики медсестер.
Не хочу придумывать — я не помню, — какова была малышкина крохотная красная щечка на ощупь, но в тот момент я поняла одно: она — моя. Не только мамина и папина, но еще и моя. И никто не посмеет ее забрать.
А она, наверное, тогда почувствовала меня и полюбила на всю жизнь — я не могу иначе объяснить силу ее привязанности ко мне. Чем я вообще могла заслужить такую преданность?
Потом мы, конечно, дрались и ссорились, прошли долгий путь к тесному общению и взаимопониманию.
Но это уже совсем другая история.

читать дальше3. Элиз и первый день в интернате

Я помню, что мне купили замшевые туфельки без ремешка, недо-лодочки, я бы сказала. Это было первой ошибкой мамы Ходить в таких я не умею и по сей день, а уж тогда, в годы, когда меня сносил любой ветерок, можно было быть уверенной — буду подправлять задники каждые три минуты. Но кого волновали мелочи, когда начиналась новая жизнь?
Сначала мы выяснили, что класса с углубленной программой (или как она там называлась...) не будет, сформировали обычный, поэтому мама и я долго плутали по бесконечным лабиринтам, которые потом станут моим домом, в поисках загадочного кабинета номер пятьдесят девять (этаж первый, корпус Е). Линейку я почти не помню, помню только, как держала за руку воспитательницу и гордо стучала каблучками, боясь потерять туфли.
Был самый-самый первый урок, где я сидела, как на картинке — образцовая первоклассница! — и был обед, где я старательно протирала стол тряпочкой, чтобы порадовать маму. Мама фотографировала меня и послушно радовалась. Потом, перед самым тихим часом, она поцеловала меня в щеку, крепко обняла, напомнила, что мой портфель носит только пятерки, и уехала домой.
А я осталась. На целых семь лет, не считая выходных дважды в месяц.
И это были потрясающие годы, потрясающие люди, вырастившие меня.

Маме тогда было очень тяжело — теперь я понимаю. Решиться отдать здорового ребенка учиться в другой город для родителей нелегко, а уж если этот ребенок еле переставляет тоненькие ножки, вихляя лодыжками и не наступая на пятки совсем... Если этот ребенок не умеет ни причесываться сам, ни надевать платья и делает все медленнее улитки — это настоящий подвиг. Отпустить дочь куда-то, где она станет старше. Где ее, может быть, вылечат (а вдруг?)
Мама с папой до сих пор не могут забыть об этом. Их словно преследует мысль, что они недолюбили меня, чего-то лишили... На самом деле они дали мне все и даже больше. Но, чтобы родители это поняли, мне нужно сейчас потрудиться.

... Но в тот сентябрьский день тринадцать лет назад мне было не до этого. Я знакомилась, смеялась, гордо щеголяла в связанной мамой красной юбке. Загнала на первой же прогулке в бедро занозу и вечером упала со ступенек, спускаясь с ужина. Нырнула вдруг носом вниз — и я уже лежу на спине, на бетонном полу, раскинув руки, и не понимаю, что произошло.
А потом был новый день и новые уроки. И ненавистные "Зеленые страницы", и сон в запертом классе.
Целая жизнь.

4. Элиз и первый фанфик

Я долго гордилась им, еще дольше стыдилась, но да, он был. Он был — и написан был по Сумеркам, в лучших традициях Мэри Сью и компании. Со стандартным любовным треугольником, муками, страданиями и щедрыми флэшбэками, удостоенный целой одной звезды на Хогнете.
Мне было почти пятнадцать, и я считала, что знаю о любви все, что можно почерпнуть о ней из подобных книжек.
И — конечно! — я видела в этой героине себя.
Я была маленькой, очень хромой и отчаянно жаждущей внимания. А тут меня читали, комментировали, по моему фику даже нарисовали пару артов... Почти известность. Не такая, конечно, как у всех остальных, кого ни возьми, но дело было даже не в этом.

В этом волшебном ощущении погружения в чужую жизнь, где ты заправляешь всем. Где ты можешь заставить плакать и смеяться, любить и ненавидеть, сражаться и печь пирожки с яблоками, водить дорогие машины и плакать, уткнувшись носом в лакированное дерево письменного стола.
Вот в чем была магия.
Пробовать себя, писать, думать о своих героях, расставлять их, как фигуры на шахматной доске... и бросить на полпути.
Это была власть и это было любопытство — "а могу ли я так?"

Потом пришла любовь к тем, кого создаешь, и скромная роль подглядывающего сквозь сны и послушного автора, просто записывающего события, что происходят в другом мире. Я перестала отождествлять персонажа только с собой и наделять его всеми немыслимыми способностями — нет, хватит, теперь мне хотелось учиться вместе с моими героями. Преодолевать себя, возрождаться из ничего, учиться быть сильной и никогда не сдаваться. И учиться видеть в людях людей.
И не делить никого на героев и злодеев.
Я до сих пор учусь. Почти четыре года.

Но все это случилось после.
Сначала был Recall, Уилл, Алекс и Лира-Изабель.
И была маленькая девочка, бережно и с благоговением раздувавшая в себе огонек желания создавать.

5. Элиз и первое знакомство с Доктором

Нас познакомила Рыж — моя старшая сестра. Мне было четырнадцать, кажется, я приехала к ней в гости в первый раз и наслаждалась отличной компанией, вкусными бонусами вроде уже-не-помню-чего и безлимитным интернетом, о котором в ту пору знала только понаслышке. Рыжка показывала мне разные забавные видео, кое-что тут же скачивая на флэшку, и ничто не предвещало внезапно тем, как вдруг она сказала:
— Помнишь сериал о Докторе Кто, о котором я тебе говорила? Посмотрим одну серию?
Ну, посмотрим, отчего ж нет.
О Докторе она в то лето мне и вправду рассказывала, но я воспринимала все довольно отстраненно, задавая, конечно, вопросы, но смотреть сериал не планируя пока. Там же все-таки есть страшные моменты, говорила я себе, а я их не люблю.
А тут я оказалась зажата в угол своей случайной фразой: "А какие они, эти плачущие ангелы?"
Да-да, все верно. Моя первая серия — "Не моргай", 3х10. Насколько я помню, я ничегошеньки не поняла по общей канве повествования, но смотреть мне понравилось. Ровно на сорок минут. Потом впечатлительная юная я решила, что хватит пока подобных развлечений. Доктор симпатичный, но адски странный, и что он вообще делает, если застрял в прошлом, кто эта темнокожая девушка (что такое спутница? они вместе?), Салли милая, ангелы ужасны и завораживающи.
В общем, похоже, для меня это было слишком.
Я оказалась не готова к миру, который мелькнул для меня в щелочке приоткрытой двери, и не решалась нырнуть в него по-настоящему еще целых четыре года. До самого первого курса. А потом включила первую серию первого сезона, все завертелось... И вот я здесь. Восемь сезонов спустя, с сердцем заштопанным миллион раз и тысячей уроков жизни за плечами.

Но тогда, шесть лет назад, я поклялась себе, что не стану это смотреть.
И еще две недели спала с включенным светом.
Вот так

6. Элиз и первая тренировка

Почти все значительные события в моей жизни происходят случайно — не знаю, хорошо это или плохо, но уж точно не скучно. Потом эти столкновения, знакомства или улыбки превращаются в что-то, что делает меня совсем другой, да, только в самом начале это всего лишь мелочи.
Вот и с пулевой стрельбой так получилось.

Был сентябрь, я только-только пошла в шестой класс. Мы с воспитательницей собирались на прогулку и уже на выходе из интерната услышали: "Настена, стой! Мы как раз о тебе говорили". Зоя Ивановна, милейшая женщина, которая до сих пор тепло встречает меня в стенах, которые слишком изменились, чтобы быть родными, улыбалась и кивала в сторону крепкого коренастого мужчины (потом я узнала, что зовут его Сергей Михайлович). Он сразу спросил:
— Хочешь посмотреть мир?
— Хочу! — ответила я. А кто же не хочет?
Он рассказал мне о пулевой стрельбе как о виде спорта, обрисовал в общих чертах перспективы и предложил уже в ноябре поехать на соревнования. Я, в руки винтовки в жизни не бравшая, колебалась по поводу поездки, но заниматься согласилась сразу. Сейчас даже не вспомню почему, да и не хочу — пусть остается маленьким чудом.
Моим тренером, точнее, тренером ребят из нашей школы была Олеся Сергеевна. Дочь этого мужчины, который умеет убеждать. Теперь мне столько же, сколько было ей, когда она начала заниматься со мной, и я понимаю, какой хрупкой, тоненькой и светлой — маленькой феей, с легкостью удерживающей пятикилограммовую винтовку, — она тогда была. Мне Олеся Сергеевна казалась очень взрослой. И лучшей в мире. Она подарила мне тетрадь под стрелковый дневник, утешала, когда я плакала навзрыд, услышав строгий наказ родителей "бросить эту опасную затею". Она следила за тем, чтобы я не сдавалась, растирала запястье, если я переусердствовали, гуляла со мной, рассказывала истории, накручивала волосы на бигуди в день утренника (а родители не могли приехать). Фотографировала меня (эти смешные фото до сих пор висят в тире). Олеся Сергеевна была первой, кто сводил меня в пиццерию... А потом еще в одну, и еще...
Она говорила как-то: "Ты бежишь ко мне, прихрамывая, вот-вот упадешь, а я спешу навстречу, чтобы обнять и подхватить". Мой тренер помнит меня слабой и глупенькой, ведь это именно она привела меня на долгий путь борьбы с самой собой.

В тот первый день я всего три раза постреляла с опоры, еще не успела осознать, что и как делать, а меня уже пересадили за другой стол. Дали винтовку и посадили на удержание. Мне двенадцать, руки тонкие и хилые, а я сижу и держу тяжеленную для меня вещь, локти скользят по лакированной столешнице. Больно. Я выдержала всего полторы минуты, а надо было научиться сидеть так без движения полчаса. Мне уже было понятно, что у меня ни-ког-да не получится.
Потом, когда я старательно вписывала правила поведения при обращении с оружием и вклеивала первые мишени, Олеся Сергеевна обняла меня за плечи и сказала:
— Вот увидишь, в ноябре мы с тобой поедем в Орел.
Я улыбнулась, отложила ручку и пошла на удержание снова. Мне так хотелось ее порадовать.

Мы поехали на эти соревнования. И на другие, и на третьи... Особых успехов я ни разу не показала, но с каждым разом стреляла все лучше. За год я выбила себе значок КМС, непонятно, каким чудом. Но мне кажется спустя годы, что главным было не это. Главным были люди, которые верят в меня, заботятся обо мне, моя команда (которая уже облетела весь мир не один раз, побывала на Паралимпийских играх и гордо носит звания мастеров спорта международного класса), и ощущение самостоятельности. Впервые в жизни.

Я занималась всего год — потом перешла учиться в деревню. Но это был самый яркий год моей учебы в интернате.
И меня до сих пор встречают с радостью... В те редкие дни, когда случайно пересекаемся в городе.
В тир я, к собственному стыду, так за два года зубрежки в университете и не дошла.
Но я — честное слово!— планирую это исправить.

7. Элиз и первое занятие у Мэтра.

Мы с мамой сидели в гостиной, все еще не в силах поверить своему счастью — Мэтр согласился поработать со мной. Это была середина десятого класса, я тогда еще и английским с репетитором занималась и слабо понимала, как буду все совмещать. Я сидела, поджав ноги, робко глядя в пол и нервно теребя лапу плюшевого зверя, что делил со мной кресло.
Мэтр был весел и расслаблен, впрочем, как и всегда.
Он задал мне несколько вопросов и дал диски с мюзиклами и концертами Гару, Лавуа и прочих признанных звезд французской сцены... Так я, собственно, в музыку и мюзиклы и влюбилась.
Потом мама ушла, и мы приступили к занятию. Для меня было совершенно новым это чувство, что я могу, я могу, у меня получится. Ощущение успеха и легкости. Никакого давления или попыток ткнуть носом в недочеты.

"Все любят победителей. Вот кого мы будем из тебя делать".

Мэтр сказал — Мэтр делает.
Прошло четыре года, а каждое занятие такое же потрясающее, как первое. Меня не просто учат, меня воспитывают и учат обучать других. И потихоньку-полегоньку мы выучили уже очень много. Мэтр очень много для меня значит, я даже слов подобрать не могу, чтобы передать всю глубину моего уважения и признательности.
Потому что о многих своих недостатках я бы без него никогда не узнала.
И это самые лучшие, волшебные и плодотворные годы, что у меня были.


tbc.

запись создана: 27.03.2015 в 15:02

Он не успевает ее остановить.

Никогда, ни за что нельзя касаться зыбучего песка, говорил один старец, иначе уже не спастись. Он пожирает людей, белый и раскаленный, и нет от него избавления, как нет лекарства от отравленного клинка. Принц был тогда совсем юн и смеялся рассказам почти черного от загара странника, плававшего до самых Южных Островов. Здесь нет белых песков, сказал он тогда, в лесах нам нечего опасаться.
Старец только усмехнулся.

читать дальшеВсе происходит в один миг – он и моргнуть не успевает.

Принцесса весь день порхает по замку, как птичка, в легком белом платье, рассыпая улыбки и заражая всех вокруг своим счастьем. Разбойники, обычно угрюмые и погруженные в дрему или распивающие вино от рассвета до заката, вдруг затевают уборку, а кто-то даже затягивает матросскую песню. Принц наблюдает за всем этим с огромного дерева, растущего у самых ворот, и удивленно присвистывает, глядя на то, как ловко эта девчонка управляется с шайкой воров, разбойников и убийц.
Закончив с уборкой двора, она расплетает косу, подходит к дереву и, подняв к нему лицо, предлагает:
– Пройдемся?
– Куда? – скучающе интересуется принц, поправляя шляпу.
– К реке, – инфанта улыбается, и свет, пробивающийся сквозь крону, ложится на ее шею и плечи неровным замысловатым узором. – Жарко.
Он ухмыляется и спрыгивает на землю, сразу же устремляясь к берегу широкими шагами. Она передергивает плечами, сбрасывает туфли и бежит следом, сверкая пятками и звонко хохоча. Когда принцесса обгоняет его, шутливо ткнув в бок, он только хмурит брови, сдерживая улыбку, и с глухим отчаянием замечает про себя, что к ней трудно не привязаться.

Во время прогулки они почти не разговаривают. Он не знает, о чем спрашивать, а ей и так хорошо. Принцесса держит его за руку, обхватив за запястье – атаман никогда не сжимает ее ладонь в ответ, – так чуть менее унизительно. Можно сказать себе, что тебя не берут за руку просто потому, что ты сам исключил такую возможность. Трава щекочет ей ноги, и она поминутно улыбается, тайком наблюдая за сосредоточенным лицом принца, погрузившегося в свои мысли. Меж бровей у него залегла морщинка – такой серьезный, просто невыносимо серьезный для нее, полной счастья в этот жаркий солнечный день.
Она почти поднимает руку, чтобы разгладить эту морщинку, но вдруг замечает что-то впереди. Песок. Непривычно светлый, словно алмазная пыль, переливающийся на свету. Ей никогда не случалось видеть нечто похожее, и, завороженная красотой и желанием прикоснуться, она тянет принца за руку:
– Взгляни только, песок белый!
Атаман отрывисто кивает, глядя куда-то сквозь нее.
– Пойдем, посмотрим?
Он позволяет ей утянуть себя за руку, даже не слушая, о чем она говорит. Принцесса неосознанно сжимает его ладонь, переплетя пальцы, и он, кажется, поглощен этим ощущением, совершенно потерявшись во времени и пространстве.
А потом все случается в один миг. Он кричит: «Стой!», еще не узнав опасность, но почуяв ее, как настоящий главарь, который всегда бережет своих. Она ступает на песок, маленький раскаленный пятачок в сочной прохладной траве, разом обжегший кожу босых ног.
И тут что-то хватает ее за щиколотку.
– Ай! Он держит меня! – испуганно восклицает принцесса, отпуская ладонь атамана. – Песок меня держит!
Он непонимающе на нее, побледневшую от ужаса, опускает взгляд на алмазную россыпь, в которой ноги инфанты с каждой секундой вязнут все глубже – песок засасывает ее, тащит куда-то вниз, обжигая, кажется, до кости, – и замирает, инстинктивно вцепившись в ее руки, у самой кромки опасного участка берега.
… Он пожирает людей, белый и раскаленный, и нет от него избавления, как нет лекарства от отравленного клинка…
– Ты… ты зачем полезла туда? – сглотнув ком в горле, сдавленным голосом спрашивает принц. Паника поднимается в нем удушающей волной, и он не может простить себе, что понятия не имеет, как себя-то взять в руки, не то, что попытаться спасти инфанту. – Он… ты же утонешь в нем!
– Я не знала! – в ее голосе проскальзывают истерические нотки. – Не знала! Пусти! Ты все равно не вытащишь!..
Она закусывает губу, чтобы не кричать от боли, и принц видит, как по подбородку бежит капля крови, падает на песок и исчезает с шипением.
Это чужая страшная сказка, говорит он себе, она не властна над нами, и поэтому я спасу ее.
– Пусти! – срываясь на крик, просит инфанта, почти обезумев от страха и увязнув в песке уже по пояс. – Пусти уже или вытащи меня, черт возьми! Чего ты стоишь?
Принц тянет ее на себя что есть мочи, впившись в хрупкие запястья до вздувшихся вен на руках, почти ломая кости… но что толку? Она всего лишь тонет медленнее, заживо сгорая в невесть откуда взявшемся в этих краях зыбучем песке. Всего лишь продлевает себе мучения, потому что у принца не хватит сил, чтобы помочь, и смелости, чтобы отпустить.
Он беспомощно смотрит на нее, растерянный, всклокоченный – по виску стекает пот, на шее быстро-быстро, в такт пульсу, бьется жилка, – и цепляется за нее, будто сам утопает в всепожирающем песке. Принцесса вырывается, крича что-то бессвязное, перепуганная; ей не хочется умирать так глупо, но хуже того было бы забрать его с собой.
– Пусти меня!
– Размечталась, – скрипнув зубами, шипит принц, потянув ее на себя. Она вопит, не сдержавшись, когда воздух, словно нож, касается ее обожженной кожи; принц пугается крика, ослабляет хватку, и принцесса тут же проваливается по грудь.
– Ну, спасибо, – почти рычит она, тут же проорав: «Нет!» в ответ на его попытку снова вытянуть ее хоть немного. – Да прекрати ты мучить меня!
– Что ты, во имя ночи, несешь?! – вздрагивает покрасневший от напряжения принц, мгновенно приходя в ярость. – Я не отпущу тебя!
– Я умираю, идиот, – тихо огрызается инфанта, запинаясь на каждом слове и чувствуя, как по щекам текут слезы от боли, страха и бессилия, – разве не понятно? Не заставляй меня страдать еще больше! Сколько можно? Я не могу больше притворяться сильной, я не вынесу! Пусти!
Принц ненавидит чувствовать себя ничтожеством, но в этот раз так и происходит. Он ничем не может помочь. Никто не может. И теперь ему придется жить с мыслью, что он должен позволить ей умереть.
Да, он должен. Но ни за что этого не сделает.
– Замолчи! – приказывает он, усилив хватку, но принцесса кричит еще громче:
– Ты мне руки сломаешь!
– Я сказал тебе молчать! Ты не можешь умереть, поняла? – принц отчаянно мотает головой, вглядываясь в отчего-то расплывающиеся черты ее лица. – У нас не бывает зыбучих песков, я не знаю, не знаю, как это случилось, но ты не умрешь!
Ее глаза расширяются, зрачок полностью скрывает радужку, и сил терпеть жжение и боль, кажется, больше не остается.
– Да очнись ты, наконец! Открой глаза! – яростно требует она. Набирает воздуха в грудь и нечеловеческим усилием вырывается из его железной хватки.

… и нет от него избавления…

Принц сидит на коленях у переливающегося всеми цветами радуги островка белого песка и, не моргая, наблюдает, как принцесса, зажмурившись, перестает сопротивляться и исчезает где-то там, в глубине. Когда песок скрывает даже ее макушку, он глухо стонет, запрокинув голову, и закрывает лицо руками.

Очнись! Открой глаза!

Эта девчонка всегда делает, что захочет.

*

– Ну же, давай, очнись! – звучит где-то на границе его сознания. – Открой глаза!

Он тянется за этим голосом, пытаясь выполнить то, что требуют, но еще никогда не было так тяжело вынырнуть из собственных мыслей. Собрав последние силы, он распахивает глаза, еще не понимая, что происходит и где он находится…
… сразу же встречает встревоженный взгляд синих глаз.
– Ты… – она краснеет так, что видно даже в темноте, – ты… кричал во сне. Что произошло?
Принц потрясенно вглядывается в ее лицо, впитывая, заново запоминая каждую черточку, каждую ресницу, каждый отсвет луны на бледной коже. Но этого ведь не может быть… боги, ты ведь…
– Почему ты так смотришь?..
Он вдруг подается вперед, вжимая ее в себя, растерянную и все еще немного сонную, вновь открывает для себя, каково это – обнимать ее, живую, теплую. Кожа инфанты пахнет медом, и он улыбается, прижимаясь губами к ее плечу и чувствуя, как бьется ее сердце.
– Что произо…
– Тшш… тише, – шепчет принц, беспорядочно проводя ладонями по ее телу, на ощупь отыскивая каждый почти незаметный шрам и радуясь, как безумный, находя его на прежнем месте. – Помолчи.
Она покорно умолкает, только беспокойно вглядывается в его лицо – нахмуренные брови, резкая линия челюсти, жадные, жадные горящие глаза, – и нашептывает что-то успокаивающее и ласковое. Принц вслушивается в ее голос, скользит пальцами по плавному изгибу бедра, вжимает ее в простыни, привычно ухмыляясь тому, как инфанта хрипло хватает ртом воздух и запрокидывает голову, доверчиво подставляя горло. Он не торопится, дает себе убедиться, что все по-настоящему, на долгие секунды задерживает ладонь под коленом, ощущая ее пульс под пальцами, накрывает ее собой, стараясь соприкоснуться каждым дюймом кожи.
Принцесса чуть склоняет голову набок, и в ее затуманенных глазах отражается лунный свет.
– Я здесь, – шепчет она. – Все хорошо, я здесь.
Откуда она знает? Как это возможно?
Принц, хрипло хмыкнув, прижимается ближе, заставляя ее обвить его ногами, и осторожно перекатывается на спину. Инфанта пораженно вглядывается в его лицо, но послушно приподнимается, жадно вдыхает, привыкая к ощущениям, и зажмуривается до боли, пытаясь удержать себя на краю еще пару мгновений.
Она такая красивая и такая хрупкая – кажется, сожми он чуть сильнее пальцы на ее бедрах, и принцесса рассыплется на фарфоровые осколки. Она откидывает голову, и золотой водопад волос спускается до самой талии. Принц улыбается. Он не спешит. Сдерживает ее нетерпение, направляет ее, стирает большим пальцем капельку пота, сбегающую по горлу прямо в ямку между ключиц.
Сегодня он хочет запомнить каждое мгновение.

«Любимая», – вдруг проносится в его мыслях. Всего лишь мгновение, вспышка, он и не успевает осознать незнакомое слово, а принцесса вдруг распахивает глаза – синие-синие, сверкающие, – и берет его лицо в ладони.
– Смотри на меня, – просит принц, молясь всем известным ему богам, чтобы сны навсегда оставались просто снами. – Всегда смотри на меня.
И она смотрит.

И ничего больше не остается. Он почти тонет в ней, удивляясь тому, как легко раскрывается навстречу нежности этой ночью, как впервые действительно хочет не взять, а разделить, и в тот миг, когда реальность вдруг взрывается миллионом разноцветных всполохов…

… Принц просыпается вновь.

Корабль бешено раскачивается в такт свирепым волнам.
Рядом никого нет.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Моя банда на практике в детских лагерях, и рядом со мной нет людей, которые могут заставить меня смеяться и способны любить меня просто так — за громкий смех и неровную пока походку, — это тяжело. Сразу замечаешь паразитов, что в период сессии только активизируются. Сделай то, помоги-сделай это, а тут как...
Вчера был просто пик.
Весь день без пауз — пожалуйстатыжеумнаячтотебестоит.
Вот и сорвалась, вот и расстроилась.

Но все пройдет.

***

Капля позитива.

Французский — часть меня. Он всегда со мной.
Даже когда я пытаюсь слушать радио BBC, чтобы тренировать английский, там час берут интервью у французов об их новом кинопроекте.

Судьба.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Я хотела сказать — привет!

У нас тут совсем лето. Жара, солнце и блаженная сонливость на парах. Поддавшись игривому настроению окружающих, я купила кеды и красный сарафан, длинную юбку и легкое платьице. Всё село, будто на меня и шили — непривычное и очень приятное открытие. Друзья хихикают в кулак и делают комплименты.
Или язвят — что означает, в принципе, одно и то же.

Жизнь моя студенческая активна настолько, что, кажется, не моя вовсе. Каждый день куда-то бежим, что-то делаем, с кем-то знакомимся. В Белгород недавно приезжали немцы — целая делегация из Бремена и особняком Маркус Георг, молодой режиссер, который собрался снимать фильм о нашем городе. (Мироздание, как вместить полжизни в несколько строчек?) Каринхен, моя приятельница с немецкого отделения в пединституте, познакомила меня с ним. И с Петером, преподающим устную речь всем студентам, для которых немецкий является профилирующим.

Если бы вы знали, какие они замечательные!

Петер в первый же день похвалил мой явный французский акцент в кривом-косом пока немецком. Сказал, в Германии это круто. Каринхен долго хихикала — русская, а акцент французский. Я смущалась и тихо радовалась
Маркус говорил со мной по-французски.
Петер - по-русски, и оба старались ввести меня в их компанию, помочь привыкнуть к немецкой речи и перезнакомиться со всеми.
Маркус позвал меня на "VIP-пикник".
Петер катал на закорках и рассказывал о пиве.
Маркус извалялся в песке и фотографировал все, что видел, старой чудесной "мыльницей". А еще хрустел огурцами и под общий хохот повторял: "Es schmeckt!"
Мы пели им песни по-русски и рассказывали восхищенному Петеру о гопниках.


Немцев в моей жизни, пожалуй, слишком много. И это прекрасно.
И теперь, я, кажется, буду посещать Deutschklub.


взглянуть на Каринхен и очаровательного Маркуса... все дело в бороде, кажется